Попытка анализа истерии (Дора: история болезни)

I. СОСТОЯНИЕ БОЛЕЗНИ

В опубликованной в 1900 году моей книге «Толкование сновидений» я доказал, что сновидения обычно можно истолковать, что они могут замещаться образцово оформленными мыслями, легко вводимыми в известных местах в душевную связь. На последующих страницах моей новой книги я хочу привести пример того единственного практического применения, которое, по-видимому, допускает искусство толкования снов. Я уже упоминал в моей книге («Толкование сновидений», 1900 г.), каким образом я вышел на проблему сновидений. Я обнаружил ее на моем пути, когда старался лечить психоневрозы при помощи особого метода психотерапии, в котором больные наряду с другими событиями из их душевной жизни сообщали мне сновидения, которые, по-видимому, стремились вплетать в уже сотканные взаимосвязи между симптомом заболевания и патологической идеей. Тогда я и научился тому, как нужно без всякой на то посторонней помощи переводить язык сновидения на понятные нам способы работы языка нашего мышления. Я решительно утверждаю, что это познание абсолютно необходимо для психоаналитика, так как сновидение представляет собой один из путей, по которым может осознаваться тот психический материал, который, в силу противодействия вызываемого содержанием сновидения, оттесняется от сознания, вытесняется и становится поэтому патогенным. Короче говоря, сновидения являются одним из окольных путей для обхода вытеснения, одним из основных средств так называемых косвенных способов проявления в психическом. То, каким образом способствует толкование сновидений психоаналитической работе, должен показать теперь предлагаемый нами фрагмент из истории лечения истерической девушки. Одновременно он должен дать мне впервые повод в уже не вызывающей недоразумений широте публично представить часть моих взглядов на психические процессы и органические условия истерии. За такую широту подхода, мне, пожалуй, не нужно больше извиняться, с тех пор как повсеместно признается, что за громадными претензиями, которые истерия предъявляет врачу и исследователю, можно поспевать лишь с заинтересованным углублением в проблемы, а не с надменной недооценкой таковой. Конечно,

«Искусность и наука здесь важны,
Но и терпение
Живет в творении!»

Предлагать читателю не знающую пробелов и гладко завершенную историю болезни, значило бы помещать его с самого начала в совершенно другие условия, чем те, которые имел наблюдающий врач. То, что обычно сообщают родственники больного (в данном случае отец 18-летней девушки), часто представляет очень смутный образ течения болезни. Хотя затем я начинаю лечение с просьбы к самому пациенту рассказать мне всю историю жизни и болезни, и то, что я слышу в ответ, еще не достаточно для полной ориентации. Этот первый рассказ можно сравнить с непроходимым для судов потоком, где дно – то выложено грудами из скал, то разделено песчаными отмелями. Я могу лишь удивляться тому, что у некоторых авторов возникли лощеные и точные истории болезней истериков. В действительности же больные просто не способны давать о себе сведения такого свойства. Хотя пациенты могут достаточно хорошо и связно информировать врача о том или другом периоде их жизни, несколько позднее все равно наступает момент, когда их сведения становятся поверхностными, оставляя по себе пробелы и загадки, а в другой раз вообще стоишь перед совершенно темным периодом времени, в котором все полностью непонятно, несмотря на любые пояснения пациента. Взаимосвязи, даже самые очевидные, чаще всего разорваны, последовательность различных событий ненадежна, во время самого рассказа больной, повторяясь, изменяет какой-либо факт или дату, а затем после долгих колебаний, например, опять возвращается к тому, что сказал уже ранее. Неспособность больных к связному изложению своих историй жизни, поскольку те совпадают с историями болезни, является не только характерной для неврозов, но не лишенной и большого теоретического значения. [Однажды один из моих коллег передал мне для психотерапевтического лечения свою сестру, которая, как он сказал, годами безуспешно лечилась из-за истерии (боли и нарушения ходьбы). Эта краткая информация казалась полностью соответствующей диагнозу: на первых сеансах я позволил самой пациентке рассказать ее историю. Так как ее рассказ, несмотря на намечаемые в нем занимательные факты, оказался совершенно ясным и логичным, то я сказал себе, что этот случай не может быть истерией. Непосредственно после этого я провел тщательное соматическое исследование. Результатом было диагностирование умеренно прогрессирующего табеса [2] , существенное улучшение в картине которого произошло затем после ртутных инъекций (Ol. cinereum, проведенных профессором Lang)]. Отсутствие у больных связности в изображении личной жизни имеет следующее обоснование. Во-первых, больные сознательно и намеренно скрывают часть того, что им хорошо известно и что они должны были рассказать, из-за еще не преодоленных до конца робости и стыда (сдержанности, если в истории появляются и другие значимые лица); это – часть сознательной неоткровенности. Во-вторых, во время этого рассказа безо всякого сознательного умысла скрывается часть анамнестических сведений, которыми больные обычно свободно располагают: это – часть бессознательной неоткровенности. В-третьих, можно всегда обнаружить действительные амнезии, провалы в памяти, причем, стираются не только старые, но даже совершенно новые впечатления; можно выявить ложные воспоминания, которые вторично образуются для затушевывания таких провалов. [Амнезии и ложные воспоминания стоят во взаимодополняющих друг друга отношениях. Там, где выявляются большие пробелы памяти, всегда натыкаешься на какие-нибудь ложные воспоминания. Как и наоборот, последние могут на первый взгляд полностью скрыть наличие амнезии.] Где все же само событие удалось сохранить в памяти, там то же самое намерение, которое вызывает амнезию, проявляется посредством устранения связи. А связь эта наиболее уверенно разрывается, если меняется временная последовательность событий. Последняя постоянно оказывается и наиболее уязвимой, наиболее часто подвергаемой вытеснению, составной частью в кладовой памяти. Некоторые воспоминания находятся, так сказать, еще в первой стадии вытеснения, на них лежит налет сомнения. А какое-то время спустя сомнение это заместилось бы забыванием или ложным воспоминанием. [При предъявлении чего-то с налетом сильного сомнения, как нас учит полученное на опыте правило, можно полностью пропустить мимо ушей высказанное мнение рассказчика. Если же повествование колеблется между двумя высказываниями, то считают верным скорее первое, а второе – продуктом вытеснения.]

Одним из таких состояний воспоминаний, относящихся к истории болезни, является необходимый, теоретически требуемый коррелянт в симптомах болезни. Позже в ходе лечения больной привносит то, что он утаивал или что ранее ему просто не приходило в голову, хотя он и знал это всегда. Ложные воспоминания оказываются непрочными, пробелы в воспоминании заполняются. Только лишь в конце лечения может появиться сама по себе последовательная, понятная и совершенная история болезни. Если практическая часть лечения нацелена на устранение всех возможных симптомов и замещение их осознанными мыслями, то другой, теоретической целью работы можно поставить излечение больного от всех ущербностей памяти. Обе цели совпадают: если достигается одна, то выиграна будет и другая; один и тот же путь ведет к обеим.

Из природы вещей, образующих материал психоанализа, следует, что в наших историях болезней мы должны в такой же степени уделять внимание чисто человеческим и социальным отношениям больных, как и соматическим данным и симптомам болезни» Прежде всего, наш интерес обращается к семейным отношениям больного, а к другим отношениям, как это будет далее видно, только в том случае, если они как-то связаны с выявляемой наследственностью.

Семейный круг 18-летней пациентки охватывал ее родителей и брата, который старше неё на полтора года. Доминирующей персоной был отец, вследствие его ума и качеств характера, а также его жизненных обстоятельств, которые образовали как бы помост для истории детства и болезни нашей пациентки. В то время, когда я взялся лечить девушку, это был мужчина во второй половине пятого десятка лет, с совершенно необычайной живостью и одаренностью, очень состоятельный фабрикант. Дочь была привязана к нему с особой нежностью, и ее преждевременно пробудившаяся критичность пробудила тем более сильный негативный импульс к некоторым его действиям и качествам.

Эта ее нежность была, кроме того, усилена из-за многих тяжелых заболеваний, которым был подвержен отец, начиная с шестого года её жизни. В то время его заболевание туберкулезом послужило поводом к переезду семьи в один из небольших, климатически более благоприятных, городов наших южных провинций. Легочное заболевание сразу пошло на убыль. Но и в последующие приблизительно десять лет из-за необходимой предосторожности этот городок, который далее я буду обозначать Б., оставался основным местом проживания родителей и детей. По временам, когда ему бывало хорошо, отец отсутствовал, посещая свои фабрики. Для середины лета всегда подыскивался какой-либо высокогорный курорт.

Когда девочке было примерно 10 лет, из-за отслоения сетчатки отцу стало необходимо лечение темнотой. Последствием этого заболевания стало так и оставшееся у отца плохое зрение. Самое же серьезное заболевание произошло примерно два года спустя. Оно состояло в припадке помешательства, к которому затем присоединились проявления паралича и легкие психические нарушения. Один из его друзей, чья роль позднее еще будет нас занимать, побудил тогда же лишь немного поправившегося больного поехать вместе со своим врачом в Вену, чтобы проконсультироваться у меня. Некоторое время я колебался в том, не следует ли мне допустить существование у него паралича, вызванного сухоткой, но затем я все же решился на диагноз диффузного сосудистого поражения, а после признания больным наличия у него специфической инфекции до брака, предпринял сильное противосифилитическое лечение, в результате которого еще остававшиеся нарушения были полностью устранены. Вероятно, такому счастливому вмешательству я должен быть благодарен за то, что четырьмя годами позднее отец представил мне свою ставшую явно невротичной дочь, а через два последующих года передал ее для психотерапевтического лечения.

Тем временем в Вене я познакомился и с несколько более старшей сестрой пациента, у которой я вынужден был признать одну из тяжелых форм психоневроза без характерных истерических симптомов. Эта женщина умерла после переполненной несчастьями брачной жизни при не до конца проясненных обстоятельствах от быстро прогрессирующего маразма.

Старший брат пациента был холостяком-ипохондриком; иногда я встречал его.

Девушка, которая стала моей пациенткой в 18 лет, с незапамятных времен отдавала свои симпатии отцовскому семейству, а после того, как она сама заболела, видела свой идеал в упомянутой тете. У меня также не вызывало никакого сомнения и то, что она, как по своей природной одаренности и раннему интеллектуальному развитию, так и по болезненным предрасположенностям, принадлежала этому семейству. Мать я так никогда и не увидел. По информации, полученной от отца и девушки, я мог создать себе представление, что она мало образованная, но, прежде всего, неумная женщина, которая, особенно после заболевания мужа и последовавшего затем отчуждения к нему сконцентрировала все свои интересы на домашнем хозяйстве и, таким образом, представляла собой образ того, что можно бы было назвать «психозом домохозяйки». Без малейшего понимания живых интересов своих детей, она целый день занималась наведением порядка и поддержанием чистоты в квартире, на мебели и приборах в такой сильной степени, что это делало почти невозможным их использование или получение от них удовольствия. Здесь никак нельзя обойти молчанием то, что такое состояние, намеки на которое можно достаточно часто найти у всех домохозяек, чем-то напоминает формы навязчивости, связанные с мытьем или другими мероприятиями чистоплотности; но все же у таких женщин, как и у матери нашей пациентки, полностью отсутствует осознание болезни, а в этом, как раз, и существенная примета «невроза навязчивости». Отношения между матерью и дочерью уже годами были очень недружелюбными. Дочь не замечала матери, жестко критиковала ее и практически полностью уклонялась от какого-либо влияния с ее стороны.

[Я не стою на той простой точке зрения, что единственной причиной в этиологии истерии является наследственность. Но я хотел бы как раз в связи с более ранней публикацией в «„Revue neurologiue“ (1896),в которой я преодолел такую однозначность, не пробуждать видимости того, что я недооцениваю фактор наследственности в этиологии истерии или даже вообще считаю его излишним. В случае с нашей пациенткой имеется вполне очевидная болезненная отягощенность, исходя уже из того, что сообщено об отце и его сестре. Конечно тот, кто считает, что болезненные состояния, подобные тому, которые имеет мать, невозможны без наследственной предрасположенности, посчитал бы наследственность в этом случае конвергентной. Мне кажется более значительным для наследственной или лучше сказать конституциональной предрасположенности девушки другой момент. Я уже упомянул, что до брака отец перенес сифилис. А поразительно большой процент моих психоаналитически подопечных происходит от отцов, которые страдали табесом, или параличом. Вследствие новизны моего терапевтического метода на мою долю выпадали только тяжелейшие случаи, когда больные в течение ряда лет лечились безо всякого успеха. Табес, или паралич, родителя любой приверженец наследственного учения может принять за указание на имевшую место сифилисную инфекцию, которая в некотором числе случаев была установлена мной у таких отцов. В последней дискуссии о потомстве сифилитиков (XIII Интернац. Медицинский конгресс в Париже 2-9 августа 1900 года, доклады Finger, Tamowsky, Jullien и др.) я не заметил упоминания того факта, признать который заставляет меня мой опыт невропатолога. А именно: что сифилис родителей может с большой вероятностью приниматься во внимание как этиологический фактор для невропатической конституции детей.]

Единственный, на полтора года старший брат девушки ранее был для нее идеалом, а многие из его амбиций она просто переняла. В последние годы отношения брата и сестры ослабели. Молодой человек, насколько только можно, пытался уклониться от семейной смуты. Там, где он все же должен был принять чью-либо позицию, он стоял на стороне матери. Таким образом, обычная сексуальная притягательность отца и дочери, с одной стороны, матери и сына – с другой, сблизили их еще теснее.

Наша пациентка, которой отныне я буду давать имя Дора, уже в возрасте восьми лет проявляла нервные симптомы. Тогда ее болезнь проявлялась непрерывным припадкообразно нарастающим удушьем, которое появилось впервые после небольшой горной прогулки и потому объяснялось переутомлением. Это состояние в течение полугода постепенно исчезло в результате навязанных ей покоя и мер предосторожности. Домашний врач, по-видимому, ни одной минуты не колебался в диагнозе чисто нервного расстройства и исключения органических причин, но очевидно и то, что он считал установленный им диагноз не противоречащим этиологии, объясняющей все переутомлением [О возможном поводе для этого первого заболевания смотри ниже].

Малышка перенесла обычные детские инфекционные болезни без всяких осложнений. Как она (многозначительно намекая) рассказала, начинал обычно болеть брат, причем у него болезнь имела легкий характер, а после этого уже следовало ее заболевание с тяжелыми проявлениями. В двенадцать лет у нее возникли мигренеобразные, односторонние головные боли и припадки нервного кашля, вначале всегда возникавшие совместно, а затем постепенно оба симптома разделились, и каждый получил свое собственное развитие. Мигрени стали реже и в шестнадцать лет полностью исчезли. Припадки же нервного кашля, которым вероятно дал повод обычный катар, сохранялись все время. Когда она в восемнадцать лет пришла ко мне на лечение, то в последнее время она кашляла особым характерным образом. Число таких припадков невозможно было установить, длительность же их составляла от трех до пяти недель, однажды даже несколько месяцев. В первой половине такого припадка, по меньшей мере, в последние годы, наиболее тягостным симптомом было полное отсутствие голоса. Диагноз, касающийся невротической природы этих симптомов, был уже давно установлен. Разнообразные общепринятые виды лечения, даже гидротерапия и локальная электризация, не имели никакого успеха. Ребенок, выросший в таких условиях, незаметно превратился в зрелую, очень самостоятельную в суждениях девушку, привыкшую к тому, чтобы высмеивать усилия врачей, и, в конце концов, вовсе отказавшуюся от любой медицинской помощи. Впрочем, она уже с незапамятных времен сопротивлялась любым попыткам проконсультироваться у врача, хотя и не питала никакого отвращения к личности их домашнего доктора. Любое предложение, связанное с возможностью проконсультироваться у нового врача, вызывало ее сопротивление, и прийти ко мне ее заставило только властное слово отца.

Впервые я увидел ее шестнадцатилетней в начале лета, обремененной кашлем и хрипотой. Уже тогда я предложил психическое лечение, от которого потом отказались, так как и этот несколько дольше затянувшийся припадок прошел спонтанно. Зимой следующего года она после смерти любимой тети находилась в доме дяди и его дочери и заболела здесь лихорадкой. Это болезненное состояние было тогда диагностировано как аппендицит. А в ближайшую затем осень семья окончательно оставила курорт Б., так как, по всей видимости, здоровье отца позволяло это. В начале переселились в местечко, где находилась фабрика отца, а годом позднее прочно осели в Вене.

Тем временем Дора превратилась в цветущую девушку с интеллигентными приятными чертами лица, но для родителей она все же создавала кучу проблем. Главным признаком ее болезни были дурное настроение и изменения в характере. Очевидно, что она была недовольна собой, близкими. Своего отца она встречала недружелюбно и вообще больше не переносила присутствия матери, которая хотела каким-нибудь образом привлечь ее к домашним делам. Она пыталась избегать общения. Насколько усталость и рассеянность, на которые она жаловалась, могли позволить, она занималась слушанием докладов для дам и серьезной учебой. В один из дней родители испугались до ужаса, обнаружив на письменном столе (или внутри него) письмо девушки, в котором она прощалась с ними, так как не могла больше выносить такую жизнь. [Это лечение, а также и мое видение Взаимосвязи событий в истории болезни, как я уже сообщал, осталось лишь фрагментарным. Поэтому в некоторых пунктах я вообще не могу дать никаких сведений, а высказываюсь лишь намеками или предположениями. Когда на одном из сеансов речь зашла об этом письме, девушка удивленно спросила: «Как же они нашли письмо? Оно ведь было заперто на ключ в моем письменном столе». Но так как она знала, что родители прочитали этот набросок прощального письма, я посчитал, что она сама его подсунула им в руки.]

Немалая осведомленность отца позволила ему догадаться, что у девушки вовсе не было серьезного намерения совершить самоубийство, но эта история настолько потрясла его, что однажды после незначительной перепалки между отцом и дочерью, когда у последней возник первый припадок с потерей сознания, а затем и амнезия, было принято решение несмотря на ее сопротивление, что она пойдет ко мне на лечение. [Я считаю, что в этом припадке наблюдались также и судороги, и делирий, но так как анализ не дошел до этого события, я не располагаю каким-либо надежным воспоминанием пациентки на этот счет.]

История болезни, которую я сейчас набросал, вероятно, в целом покажется не заслуживающей внимания. «Неполноценная истерия» вместе с самыми обыденнейшими соматическими и психическими симптомами: диспноэ (одышка), нервный кашель, афония, ну еще мигрени, к тому же дурное настроение, истерическая неуживчивость. Конечно, опубликованы и более интересные истории болезни истериков и даже очень часто тщательно исследованные. Но даже то, что касается стигм кожной чувствительности, ограничений поля зрения и тому подобного, не может продвинуть нас далеко. Я позволю себе только одно замечание, что все эти находки редких и удивительных проявлений истерии не смогли нам донести чего-то существенного в познании этой все еще загадочной болезни. Чего мы не делали, так это как раз объяснения ее наиболее привычнейших и наиболее частых типичных симптомов. Я был бы удовлетворен, если бы обстоятельства позволили мне на этом примере малой истерии дать полное объяснение. На основании моего опыта с другими больными я не сомневаюсь в том, что моих аналитических средств достаточно для этого.

В январе 1896 года, вскоре после публикации моих с доктором И. Бройером «Этюдов об истерии» я спросил одного выдающегося коллегу его мнение о представленной в них психологической теории истерии. Он ответил напрямик, что считает ее необоснованным обобщением выводов, которые могут быть справедливы только для немногих определенных случаев. С того времени я во множестве наблюдал разные случаи истерии. С каждым из них я занимался днями, неделями или годами и ни в одном из этих случаев не отсутствовали те психические условия, которые постулировали «Этюды», а именно, психическая травма, конфликт аффектов и, что я добавил в позднейшей публикации, затронутость сексуальной сферы. Нельзя, конечно, в этих вещах, ставших из-за их стремления скрываться патогенными, ожидать, что больные смогут их открыть врачу или довольствоваться первым «Нет», когда пациент, таким образом, противится серьезному исследованию. [Здесь один пример к последнему высказыванию. Один из моих венских коллег, чье убеждение в незначительности сексуальных факторов для истерии было, вероятно, очень прочно, решился в работе с четырнадцатилетней девочкой с постоянной истерической рвотой на мучительный вопрос, не имела ли она любовную связь. Ребенок ответил «Нет», вероятно, еще и с хорошо разыгранным удивлением и возмущением рассказал об этом в своей привычной манере матери: «Подумай только, этот дурак меня даже спросил, не влюблена ли я». Затем она пришла ко мне на лечение и оказалась – конечно же, не сразу в первой беседе – многолетней мастурбаторшей с сильным Fluor albus [3] (которые имели много схожего с рвотой). Со временем это прошло само собой, но в абстиненции она мучилась от сильнейшего чувства вины, так что все несчастья, выпадавшие на долю семьи, она расценивала как божественное наказание за свои прегрешения. Кроме того, она находилась под впечатлением от романа ее тетки, внебрачную беременность (вторая причина для рвоты) которой, по-видимому, удалось счастливо утаить. Хотя она и считалась «абсолютным ребенком», все же выяснилось, что она посвящена во все существенные детали сексуальных отношений.]

В работе с моей пациенткой Дорой я, благодаря (уже несколько раз упомянутому) пониманию отца, не вынужден был самостоятельно искать привязку симптомов к жизненным событиям, по меньшей мере, того, что касалось последнего формирования болезни. Отец сообщил мне, что он, как и вся его семья, во время проживания в Б. находился в тесной дружбе с одной супружеской парой, которая поселилась там несколькими годами ранее. Госпожа К. заботилась об отце во время его тяжелой болезни и посредством этого приобрела непреходящее притязание на его благодарность. Господин К. был постоянно очень любезен по отношению к его дочери Доре, совершал с ней прогулки, когда бывал в Б., дарил ей маленькие подарки. Отец все же никогда не находил в этом чего-то худого. За двумя маленькими детьми супружеской пары К. Дора ухаживала самым тщательнейшим образом, одновременно, как бы замещая им мать. Когда два года назад летом отец и дочь посетили меня, они как раз собирались в гости к господину и госпоже К., которые проводили летний отпуск на одном из наших альпийских озер. Дора должна была несколько недель погостить в доме К., а отец хотел через несколько дней возвратиться назад. Господин К. тоже был в эти дни дома. Но когда отец собирался к отъезду, девушка неожиданно с необычайно сильной решимостью заявила, что она тоже уезжает с ним, и она действительно этого добилась. Только несколько дней спустя она дала объяснение своему странному поведению. Она многое рассказала матери для того, чтобы посредством нее получить дальнейшее покровительство отца, а именно, что господин К. на одной из прогулок по озеру отважился сделать ей любовное предложение. Обвиняемый, у которого при первой возможности потребовали объяснений, самым упорным образом отрицал свою вину и сам начал подозревать девушку, которая, по рассказам госпожи К., проявляла интерес лишь к сексуальным вещам и даже читала в их доме на озере «Физиологию любви» Мантегацци и тому подобные книги. Вероятно, она просто перегрелась от такого чтения и «вообразила» себе всю ту сцену, о которой она рассказывает.

«Я не сомневаюсь, – сказал отец, – что это событие вызвано дурным настроением Доры, ее раздраженностью и мыслями о самоубийстве. Она добивается от меня того, чтобы я прекратил общение с господином и, особенно, с госпожой К., которых ранее она почти обожествляла. Но я не могу разорвать эти отношения, так как, во-первых, считаю сам рассказ Доры о безнравственном предложении этого мужчины простой фантазией, которую она выдумала, а во-вторых, я связан с госпожой К. честной дружбой и не хочу причинять ей боль. Эта бедная женщина очень несчастлива со своим мужем, о котором я вообще не лучшего мнения. Она очень измучена и видит во мне единственную опору. При моем состоянии здоровья я, наверное, не нуждаюсь в том, чтобы уверять Вас, что за таким поведением не прячется ничего недозволенного. Мы лишь два бедных человека, которые поддерживают друг друга участием, насколько это возможно. Что я ничего не испытываю в присутствии своей собственной жены, Вам уже известно. Но Дору, которая имеет такую же упрямую голову, как я, невозможно отвести от ее ненависти к К. Последний ее припадок был после одного из разговоров, в котором она опять выдвинула мне то же самое требование. Попытайтесь теперь. Вы, вразумить ее».

Не совсем полностью в согласии с таким признанием стояло то, что в других своих речах отец пытался сместить главную вину с невыносимой сущности своей дочери на мать, чьи именно качества портили весь дом. Но я уже давно привык к тому, что необходимо отсрочить мое мнение о действительном положении вещей до тех пор, пока я не услышу и другую сторону.

Таким образом, в переживании, связанном с господином К., – в любовном предложении и последующем затем оскорблении чести– заключалась для нашей пациентки Доры психическая травма, которую в свое время Бройер и я выдвинули в качестве неизбежного предварительного условия для возникновения истерического болезненного состояния. Но этот новый случай показал мне и все оставшиеся трудности, которые с тех пор постоянно побуждали меня выйти за пределы прежней теории, особенно, ввиду трудностей нового рода. [Я действительно осуществил это, не отказываясь от старых взглядов, то есть я считаю их сегодня не ложными, а просто неполными. Отказался же я лишь от выделения так называемого гипноидного состояния, наступающего у больного вследствие травмы и берущего на себя обоснование всех других патопсихологических явлений. Если в совместной работе позволительно предпринять уже задним числом раздел собственности, то я хотел бы здесь сказать, что понятие «гипноидное состояние», в котором некоторые специалисты хотели бы видеть ядро нашей работы, появилось исключительно по инициативе Бройера. Я считаю чрезмерным и ошибочным разрушение ясности проблемы, касающейся психических процессов при образовании истерических симптомов, посредством употребления такого термина.] Но известная нам психическая травма в истории жизни никогда, что так часто видно в историях болезни истериков, не достаточна для объяснения своеобразия симптомов, для их детерминации. Много ли мы узнали бы об имеющейся психической определенной закономерности, если бы следствием травмы были какие-то другие симптомы, а не нервный кашель, афония, дурное настроение. Позже выясняется, что часть этих симптомов – кашель и безголосие – существовали у больной уже годами до травмы. А первые их проявления, вообще, относятся к детству, так как они появились на восьмом году жизни. Итак, если мы не хотим отказаться от травматической теории, то мы должны дойти в нашей работе до детства, чтобы отыскать там те влияния и впечатления, которые могут действовать аналогично травме. И тогда по праву достойно внимания то, что и исследование случаев, где нервные симптомы появились гораздо позже детства, побуждали меня исследовать историю жизни вплоть до первых детских лет [См. мою работу «К этиологии истерии», Wiener klinische Rundschau 1896, Nr. 22—26].

После того как были преодолены первые трудности в курсе лечения, Дора рассказала мне о более раннем переживании, связанном с господином К., которое даже лучше подходит для того, чтобы проявиться в качестве сексуальной травмы. Тогда пациентке исполнилось 14 лет. Господин К. договорился с нею и своей женой, что дамы после обеда должны прийти в его магазин на центральной площади Б., чтобы оттуда наблюдать церковное торжество. Однако он побудил свою жену остаться дома, отпустил приказчиков и, когда девушка вошла в магазин, был там один. Когда подошло время церковной процессии, он попросил девушку подождать его у дверей, пока он опустит роликовые жалюзи. Затем он возвратился и вместо того, чтобы выйти в открытую дверь, неожиданно прижал ее к себе и запечатлел поцелуй на ее губах. Вероятно, этой ситуации было достаточно, чтобы у 14-летней целомудренной девочки вызвать яркое ощущение сексуального возбуждения. Но в этот момент Дора ощутила сильную тошноту, вырвалась и, минуя этого мужчину, помчалась к лестнице и далее по ней к выходу из дома. Тем не менее, общение с господином К. продолжалось; никто из них ни разу не упомянул эту маленькую сценку, и она даже намеревалась сохранить ее в тайне вплоть до исповеди на лечении. Впрочем, в последующее время она избегала любой возможности оставаться с господином К. наедине. Супружеская пара К. договорилась тогда совершить многодневную поездку, в которой должна была участвовать и Дора, но после поцелуя в лавке она отказалась, не приводя никаких доводов.

В этой, по счету второй, а по времени более ранней сцене, поведение четырнадцатилетнего ребенка уже в общем и целом истерично. Любую личность, у которой какой-либо повод к сексуальному возбуждению вызывает в основном (или даже исключительно) чувство неудовольствия, я, не раздумывая, рассматривал бы как истеричную, никак не учитывая того, способна ли она образовывать соматические симптомы или нет. Объяснение механизма такого извращения аффекта все еще остается наиболее значительной, как и труднейшей задачей психологии неврозов. По моему собственному мнению, я еще нахожусь в самом начале пути к этой цели. А в рамках этого сообщения я даже из того, что знаю, могу представить лишь часть.

Случай нашей пациентки Доры еще не полностью характеризуется исходя из извращения аффекта, здесь произошло смещение ощущения. Вместо генитальных ощущений, которые у здоровой девушки при этих обстоятельствах [признание таковых обстоятельств будет облегчено последующим объяснением], конечно же, не могут отсутствовать, у нее появляются ощущения неудовольствия, которые принадлежат слизистой оболочке входа в пищеварительный канал – тошнота. Конечно, на эту локализацию повлияло раздражение губ поцелуем; но я думаю, что здесь можно признать действие и другого фактора. [Других случайных причин тошноты Доры из-за этого поцелуя, конечно, не было. Они бы, несомненно, были упомянуты. К счастью, я знаю господина К… Это то самое лицо, которое привело отца пациентки ко мне, еще моложавый мужчина приятной наружности.]

Ощущавшаяся тогда тошнота не стала у Доры хроническим симптомом. Даже во время лечения тошнота проявлялась лишь в виде легких намеков, пациентка плохо ела и призналась в легком отвращении к пище. А та сцена оставила по себе другую реакцию, галлюцинацию-ощущение, которая время от времени повторялась вновь во время ее рассказа. Она говорила, что и сейчас еще ощущает давление в верхней части туловища от того объятия. По определенным правилам формирования симптомов, которые мне были известны в связи с другими, иначе не объяснимыми качествами больной, когда, например, она не могла пройти мимо ни одного мужчины, если видела его стоящим во время бурного или нежного разговора с дамой, я создал для себя следующую реконструкцию развития событий в той сцене. Я считаю, что в том бурном объятии она ощутила не только поцелуй на своих губах, но и давление эрегированного члена на своем теле. Это непристойное для нее восприятие было устранено из памяти, вытеснено и замещено безобидным ощущением давления на грудную клетку, которое приобрело свою чрезмерную интенсивность за счет вытесненных источников. То есть новое смещение с нижней части тела на верхнюю. [Такие смещения предпринимаются не только, например, с целью этого единственного объяснения, но они оказываются неизбежным условием для целого ряда симптомов. С тех пор тот же самый ужасающий результат объятия (без поцелуя) я нашел у одной ранее нежно влюбленной невесты, которая обратилась ко мне из-за внезапного охлаждения к ее суженому, наступившего на фоне тяжелого дурного настроения. Здесь без особых трудностей удалось объяснить испуг посредством воспринятой, но устраненной из сознания, эрекции у мужчины.] Эта навязчивость в ее поведении была сформирована таким образом, словно исходила из какого-то неизвестного воспоминания. Она не может пройти мимо ни одного мужчины, у которого замечает сексуальное возбуждение, так как она боится вновь увидеть его соматические проявления.

Здесь заслуживает внимания то, что три симптома (тошнота, ощущение давления на верхнюю часть тела и боязнь увидеть мужчину при нежном разговоре) происходят из одного и того же переживания. И только при тщательном сопоставлении всех этих трех признаков возможно понимание процесса формирования симптомов. Тошнота соответствует симптому вытеснения эрогенной (избалованной посредством инфантильного сосания, как мы еще услышим) зоны губ. Давление эрегированного члена, вероятно, имело своим последствием аналогичное изменение на соответствующем женском органе, клиторе, a возбуждение этой второй эрогенной зоны посредством смещения было зафиксировано на одновременном ощущении давления на грудную клетку. Боязнь мужчин, находящихся в сексуально возбужденом состоянии, вероятнее всего появляется в соответствии с механизмом образования фобии, чтобы предохранить себя от нового появления вытеснение переживания.

Чтобы доказать возможность именно такого взгляда, я осторожнейшим образом расспрашивал пациентку о том, не известно ли ей что-нибудь из телесных признаков возбуждния на теле мужчины. Ответ гласил: на сегодня да тогда же как она считает, нет. В работе с этой пациенткой я с самого начала наиболее тщательным образом старался не навязывать ей каких-нибудь новых знаний в области половой жизни. И все это вовсе не по этическим соображениям, а потому что я хотел на примере случая с этой пациенткой подвергнуть тщательной проверке выдвинутые мною гипотезы. Таким образом, какую-нибудь вещь я лишь тогда называл ее собственным именем, если наличие слишком явных намеков с ее стороны позволяло мне считать мое объяснение очень рискованным предприятием. Ее быстрые и правдивые ответы постоянно заканчивались тем, что ей это все давно известно, но загадка, откуда же она все знает, не могла быть решена посредством ее воспоминаний. Она забыла появление всех этих знаний (см. второй сон).

Если я попытаюсь представить себе ту сцену с. поцелуем в лавке, то я прихожу к следующей причине тошноты. [Здесь, как и во всех подобных ситуациях, нужно опираться не на одно, простое, а на множественное обоснование, на сверхдетерминацию]. Реакция в виде тошноты вначале, конечно, является лишь реакцией на запах (а позднее и на вид) экскрементов. Но как раз эти экскрементные функции могут напомнить гениталии и, особенно, мужской член. Так, в нашем контексте этот орган служит не только сексуальной функции, но и функции опорожнения мочевого пузыря. Конечно же, такое физиологическое отправление известно уже давно, а в досексуальный период оно считалось вообще единственно возможным. Таким образом, тошнота достигает-таки определенного положения среди аффектных проявлений сексуальной жизни. Это именно то, находящееся в фазе зарождения между уриной и фекалиями, постоянно упоминаемое отцами церкви, что присуще сексуальной жизни и назло всем идеализирующим попыткам неотделимо он нее. Но я бы хотел с особенной силой подчеркнуть, что вот таким доказательством посредством этого ассоциативного пути я вовсе не считаю саму проблему разрешенной. Хотя и можно пробудить такие ассоциации, этим еще не объясняется, что именно они и будут вызывать определенные явления. В нормальных условиях этого не бывает. Познание путей появления вовсе не делает излишним познание сил, которые бродят по этим путям, вызывают само явление. Во всех этих пояснениях много типичного, а для истерии и, вообще характерного. Тема эрекции позволяет разгадать некоторые интереснейшие истерические симптомы. Женское внимание к воспринимаемым через одежду очертаниям мужских гениталий становится в результате его вытеснения мотивом очень многих случаев боязни людей и страха нахождения в обществе. Широко простирающаяся связь сексуального и эсксрементного, патогенное значение которых не может вероятно калькулироваться с достаточно большой степенью точности, служит вообще основой огромного числа истерических фобий.

В общем, мне оказалось нелегко направить внимание моей пациентки на ее общение с господином К. Она утверждала, что с этим типом уже все покончено. Наиболее поверхностный слой ее ассоциаций на сеансах, все то, что она легко осознавала и что она вообще вспоминала в качестве прошедших событий дня, все это всегда относилось к отцу. Совершенно верно, что она не смогла простить отцу продолжения общения с господином и особенно с госпожой К. Конечно же, понимание ею этого общения было явно иным, чем то, которое лелеял отец. Для нее здесь не было никакого сомнения в том, что речь просто идет об обычной любовной связи, что ее отец просто привязался к молодой и красивой женщине. Ничто из того, что могло бы каким-нибудь образом подтвердить это, не ускользало от ее острого взгляда, совершенно непримиримого в этом деле, здесь вообще невозможно было найти какой-либо пробел в ее памяти. Знакомство с семейством К. началось еще до тяжелого заболевания отца. Но теснее оно стало лишь во время болезни, когда молодая женщина формально приняла на себя роль сиделки, в то время как мать держалась подальше от кровати больного. Во время первого летнего отдыха за городом, вскоре после выздоровления отца, произошли такие вещи, которые должны бы любому раскрыть глаза на истинную природу этой «дружбы». Обе семьи вместе арендовали часть отеля, и однажды госпожа К. заявила, что она не может больше оставаться в спальне, которую она до сих пор разделяла со своими детьми, а несколькими днями позже и отец Доры отказался от своей спальни. Оба заняли новые комнаты в самом конце коридора, напротив друг друга, а помещения, от которых они отказались, не гарантировали от помех. Когда позднее она делала отцу упреки относительно госпожи К., то он, пытаясь оправдаться, говорил, что не понимает такой вражды, дети же, скорее всего, имели все причины для того, чтобы быть благодарными госпоже К. Мать, к которой она обратилась затем за разъяснениями этой темной речи, сообщила ей, что папа был тогда так несчастлив, что даже хотел покончить с собой в лесу. Но госпожа К., подозревавшая это, последовала за ним и своими просьбами помогла ему сохранить себя для близких. Естественно, что девочка не поверила в это. Наверное, их обоих вместе увидели в лесу, и тогда папа придумал эту сказку о самоубийстве, чтобы оправдать рандеву. [Это привязка к ее собственной комедии самоубийства, которая, таким образом, выражает пристрастие к подобного рода любви.] Когда после этого они возвратились в Б., то папа стал ежедневно в определенные часы бывать у госпожи К., пока ее муж находился в магазине. Все люди говорили об этом и с особым пристрастием расспрашивали ее о подробностях. Сам господин К. часто горько жаловался Доре на ее мать, саму же ее щадил, ограничиваясь намеками на сей деликатный предмет, что, по-видимому, она засчитывала ему в качестве проявления нежного чувства. В совместных прогулках папа и госпожа К. почти в любое время могли устроить события так, чтобы остаться наедине. Не было никакого сомнения тому, что она брала от него деньги, так как она позволяла себе такие расходы, которые не смогла бы оплатить из средств мужа или своих собственных. Папа начал также делать ей дорогие подарки, чтобы это как-то скрыть, одновременно, он стал особенно щедр к матери и к ней, Доре. Вплоть до последнего времени это болезненная женщина, которая месяцами должна была находиться в больнице для нервнобольных, так как не могла ходить, стала с тех пор здоровой и жизнерадостной.

И после того, как семья покинула Б., эта многолетняя связь продолжалась. Отец время от времени заявлял, что он не переносит суровый климат, что-то он должен для себя сделать, начинал кашлять и жаловаться, пока вдруг неожиданно не уезжал в Б. Оттуда он писал самые беззаботные письма. Все эти болезни были только поводом, чтобы навестить свою подругу. А потом однажды прозвучало, что они переселяются в Вену. Девочка начала догадываться о причине. И, действительно, не прошло и трех недель их пребывания в Вене, как она узнала, что К. тоже переселяются в Вену. Теперь она часто встречала на улице папу с госпожой К. Чаще стала встречать она и господина К., он всегда провожал ее взглядом. Однажды он встретил ее одну и долго шел следом, чтобы узнать, куда она идет, а, возможно, и просто прогуливается.

Ее критика папы касалась того, что папа неоткровенен, врет, думает только о своем собственном удовольствии и нечестно использует свой дар излагать любые вещи в таком свете, в каком они ему лучше всего подходят. Такую критику я слышал особенно в те дни, когда отец опять чувствовал ухудшение здоровья и уезжал на несколько недель в Б., после чего зоркая Дора вскоре выведывала, что и госпожа К. также путешествовала в ту же самую сторону к родственникам.

В общем-то, я не мог оспаривать такую характеристику отца. Легко было видеть и то, в чем Дора была права. Когда она была в раздраженном состоянии, она не могла отделаться от впечатления, что она была одолжена господину К. в качестве платы за допущение отношений между отцом Доры и его женой. Можно было легко догадаться, что за ее нежностью к отцу на самом деле прячется ярость за такой маневр. В другие же времена она хорошо понимала, что, говоря об этом, она явно утрирует события. Формального пакта, в котором бы она фигурировала в качестве предмета обмена, естественно, мужчины никогда не заключали, отец пришел бы в ужас от такого предположения. Но он принадлежал к тем мужчинам, которые могут легко погасить обостряющийся конфликт посредством того, что в своем восприятии раздираемой на части реальности они никогда до конца не искренни. При обращении его внимания на возможность того, что взрослеющая девушка может подвергнуться опасности в результате постоянного и безнадзорного общения с мужчиной, не получающим удовлетворения от своей жены, он, наверняка бы, ответил: за свою дочь я могу ручаться. Мужчина, подобный К., никогда не может быть ей опасен, да и сам его друг просто не способен на такую подлость. Или: Дора еще ребенок и К. общается с ней как с ребенком. Но в действительности же происходило то, что каждый из обоих мужчин избегал делать из поведения другого те выводы, которые были неудобны для его собственных желаний. Господин К. мог в течение года каждый раз в свой приход присылать цветы, использовать любую возможность для дорогих подарков и проводить все свое свободное время в ее обществе. И это без всякого намека на то, что ее родители в таком поведении обнаружат характер любовного предложения.

Когда в психоаналитическом лечении появляется конкретно обоснованный и безупречный ряд мыслей, то на какой-то момент врач, наверняка, окажется в замешательстве. Когда больной задает вопрос: «А что, если все это так и было? Что Вы можете здесь изменить, после того, как я рассказал Вам это?» Вскоре тогда замечаешь, что такие недоступные для анализа мысли используются больным для того, чтобы скрыть другие, которые они желают не подвергать критике и осознанию. Так ряд упреков, адресованных другим лицам, позволяет предположить наличие ряда самоупреков такого же содержания. Нужно только упреки, относящиеся к другим лицам, переадресовать назад к самой личности оратора. Такой способ защиты от какого-либо самоупрека, когда этот же упрек направляется на другое лицо, имеет в себе что-то неоспоримо автоматическое. Прообраз его находится в «ответных маневрах» детей, когда они не задумываясь отвечают: «Ты сам врешь», – если их обвиняют во лжи. Взрослые, стремясь в свою очередь оскорбить, выискивали бы какую-нибудь реальную слабую сторону противника, а не стремились бы повторить ответ противника. Такая проекция упрека на другого без изменения его содержания и, таким образом, без привязанности к реальности, проявляется в паранойе, как бредовый процесс.

Вот так и упреки Доры, относящиеся к ее отцу, были «подпитаны», продублированы самоупреками того же содержания. Сейчас мы покажем это подробнее. Она была права в том, что отец не хотел прояснить для себя поведение господина К. по отношению к своей дочери, чтобы не нарушать свои отношения с госпожой К. Но и дочь делала то же самое. Она сделала себя совиновницей этих отношений, а на все знаки, которые бы могли показать их действительную природу, просто не обращала внимания. Только после приключения на озере у нее открылись глаза, и тогда начались ее строгие придирки к отцу. А до того все эти годы она, как только могла, содействовала любой возможности для общения отца с госпожой К. Она не шла к госпоже К., если ожидала там увидеть отца. Она знала, что в таком случае дети будут выставлены из дома, и выбирала такой маршрут, чтобы встретить на пути детей и погулять с ними. В доме находилось еще одно лицо, которое хотело заблаговременно открыть ей глаза на отношения отца с госпожой К. и побудить ее на борьбу с этой женщиной. Это была их последняя гувернантка, очень начитанная старая дева свободных взглядов. [Эта гувернантка, которая прочитала все книги о половой жизни и тому подобные, и рассказывала о них девочке. Она же прямодушно попросила Дору о том, чтобы та держала все, относящееся к этому, втайне от родителей, так как, конечно, невозможно узнать, как бы те отнеслись к этому. – Вот именно в этой-то деве я и искал какое-то время источник всех тайных познаний Доры, и возможно, я не совсем здесь ошибался.] Учительница и ученица одно время находились друг с другом в действительно хороших отношениях, потом вдруг совсем неожиданно девочка поссорилась с ней и настояла на ее увольнении. Все то время, пока старая дева еще обладала влиянием, она использовала его для того, чтобы натравить всех на госпожу К. Она растолковывала маме, что никак не соответствует ее достоинству то, что она терпит такую близость своего мужа с чужой женщиной. Она обратила внимание Доры на все то, что могло показаться странным в таком общении. Но все ее старания оказались напрасными. Дора оставалась нежно преданной госпоже К. и не хотела и слышать о чем-либо, что могло бы выставить общение отца с госпожой К. в непристойном виде. С другой стороны, Дора очень хорошо могла разобраться в мотивах, которые побуждали ее гувернантку. Слепая, с одной стороны, она была достаточно проницательна, с другой. Дора заметила, что дева влюблена в папу. Когда отец находился вместе с ними, старая дева казалась совершенно другим лицом. Тогда она могла быть забавной и услужливой. В то время, когда семья уже пребывала в фабричном городке, и госпожа К. была вне уровня досягаемости, гувернантка натравливала отца на маму как на оставшуюся соперницу. Все это Дора еще не засчитывала старой деве во зло. По-настоящему разозлилась она лишь тогда, когда заметила, что она сама совершенно безразлична для гувернантки и что оказываемая ей любовь фактически предназначена отцу. Во время отсутствия отца в фабричном городке у этой девы никогда не оказывалось времени для нее, она не хотела гулять с Дорой, не интересовалась ее работами. Но не успевал отец еще появиться дома, как та вновь проявляла себя готовой ко всем служебным обязанностям и к любой помощи. Тогда старая дева просто поражала ее.

Эта бедняжка с невольной ясностью осветила Доре часть ее собственного поведения. Как эта дева по временам была настроена против Доры, точно так же бывала настроена и сама Дора по отношению к детям господина К. Она замещала им мать, учила их, ходила с ними гулять, полностью возмещала им тот незначительный интерес, который проявляла по отношению к ним настоящая мать. Между господином и госпожой К. часто говорилось о разводе. Но развод не осуществился из-за того, что господин К., который был любящим отцом, не захотел отказаться ни от одного из своих детей. Общий интерес к этим детям с самого начала был «связующим звеном в отношениях господина К. и Доры. Но очевидно, что занятия с детьми были для Доры лишь предлогом, который должен был ей самой и всем посторонним помочь скрыть нечто другое.

Из ее поведения по отношению к этим детям, как это хорошо было видно на примере поведения гувернантки, по отношению к ней самой, вытекает то же самое следствие, что и из ее молчаливого одобрения общения отца с госпожой К. А именно, что она все эти годы была влюблена в господина К. Когда я высказал это предположение, я не нашел у нее никакого отклика, хотя она сразу же сообщила, что и другие лица обращали на это ее внимание. Одна из кузин одно время, часто навещавшая их в Б., сказала ей: «Да ты же просто по уши влюблена в этого господина». Сама она не хотела вспоминать о таких чувствах. Когда же избыток всплывшего материала сделал невозможным отрицание, она созналась, что могла быть влюблена в господина К. в Б., но после сцены на озере все это уже далеко позади. [Здесь возникает вопрос: если Дора любила господина К., то как можно тогда объяснить ее отказ в сцене на озере или, по меньшей мере, грубую форму этого отказа, говорящую о горькой обиде? Как могла влюбленная девушка в этом предложении, которое ни в коем случае не было сделано грубо или непристойно, увидеть какое-либо оскорбление?] [См. второй сон. В любом случае было установлено, что тот упрек в игнорировании неотвратимых семейных обязанностей и рассмотрении любых ситуаций по собственному произволу, как это удобно лишь для себя, этот упрек, адресованный ею отцу, можно.отнести и к ней самой.]

Другой упрек, адресованный отцу в связи с тем, что он придумал себе болезнь в качестве предлога и использовал её как средство, опять же совпадает с частью ее собственной тайной истории. Однажды Дора пожаловалась на якобы новый симптом режущей боли в животе, и когда я спросил: «Кого же Вы этим копируете?», – то я угадал. За день до того она навестила своих кузин, дочерей умершей тети. Младшая стала невестой, а у старшей из-за этого появились сильные боли в животе и она должна была уйти на Земмеринг [4] . Она полагала, что у старшей была только зависть, она всегда сказывалась больной, когда хотела чего-то достичь, и как раз сейчас она хочет уйти из дома, чтобы не присутствовать при счастьи сестры. [Обычное явление среди сестер.] А боли в животе у самой Доры ясно говорили, что она идентифицировалась с принимаемой за симулянтку кузиной. Это могло быть так, потому что она также завидовала более счастливой сестре из-за ее любви, или же потому что она в судьбе старшей сестры, которая недавно пережила несчастную любовь, увидела свою собственную трагедию. [Какие другие выводы я сделал из болей в животе, я расскажу позднее.] Насколько же умело могут применяться болезни, она узнала и в наблюдениях за госпожой К. Часть года господин К. был в поездках. Когда бы он ни возвращался, он находил госпожу К. больной. Хотя еще вчера, как знала Дора, она была совершенно здорова. Дора понимала, что присутствие мужа воздействовало на его жену болезнетворно, и что тот приветствовал такое болезненное состояние, чтобы уклониться от ненавистных ему супружеских обязанностей. Одно из замечаний о ее собственных сменах недуга и здоровья во время первых проведенных в Б. девических лет, которое она неожиданно вставила в этом месте, навело меня на следующую догадку. Колебания ее собственного состояния необходимо рассматривать в той же зависимости, как и смену состояний госпожи К. А в технике психоанализа существует даже такое правило, что внутренняя, но все еще скрытая связь вскрывается посредством соприкосновения, временного соседства ассоциаций, точно так же, как в письме поставленные рядом «н» и «а» значат, что из них нужно образовать слог «на». У Доры было несметное количество припадков кашля с полной потерей голоса. Не должно ли на появление и исчезновение этих проявлений болезни оказывать влияние присутствие или отсутствие любимого? И если это так и было, то тогда можно где-то здесь выявить обозначившуюся закономерность. Я спросил, какова в среднем была длительность этих припадков. Примерно от трех до шести недель. А как долго отсутствовал господин К.? Она должна была признаться, что тоже между тремя и шестью неделями. Таким образом, своей болезнью она демонстрировала свою любовь к К., в то время как его жена свое отвращение. Только нужно было принять к сведению, что Дора вела себя совершенно противоположным образом, чем жена. Девушка была больной, когда он отсутствовал и здоровой, когда он возвращался. И, действительно, похоже, все так и было, по меньшей мере, в первый период припадков. В последующее время, вероятно, появилась необходимость скрывать совпадение припадков болезни с отсутствием этого тайно любимого мужчины, чтобы таким постоянством не выдать тайны. И сохранилась лишь продолжительность припадка в качестве индикатора его первоначального значения.

Я вспоминаю, что в свое время в клинике Шарко я видел сам и слышал от других, что у лиц с истерическим мутизмом речь начинала замещаться письмом. Они писали более умело, быстрее и лучше, чем другие и чем они сами делали это раньше. То же самое произошло и с Дорой. В первые дни афонии ей «всегда особенно легко удавалось письмо». Это новое свойство для своего проявления требовало появления физиологической замещающей функции, которую и создавала потребность. Но, конечно, за этим трудно было увидеть какой-либо психологический мотив. Обращало на себя внимание то, что приобрести такое свойство было очень легко. Господин К. много писал ей, будучи в отъезде, посылал ей открытки тех мест, где он был. Оказалось, что только они информировали о сроке его возвращения, что всегда изумляло его жену. То, что переписываются с отсутствующим, с которым не могут в данный момент говорить, впрочем, вряд ли менее убедительно, чем то, что при отказе голоса пытаются объясняться письмом. Таким образом, эта афония Доры допускает следующее символическое толкование: когда любимый был далеко, она отказывалась от устной речи, которая теряла всякую ценность, так как она не могла говорить с ним. Вместо этого единственным средством общения становилось письмо, посредством которого можно вступить в отношения с отсутствующим. Так что же, теперь я стану утверждать, что во всех случаях периодически наступающей афонии такой диагноз опирается на существование отсутствующего по временам любимого? Конечно же, это не является моим намерением. Детерминация этого симптома в случае Доры слишком специфична, чтобы можно было думать о частых повторениях именно такой случайной этиологии. Но тогда какую ценность имеет это объяснение афонии в нашем случае? Не одурачили ли мы вообще сами себя из-за скверной шутки? Я так не считаю. Здесь необходимо вспомнить очень часто поднимаемый вопрос, являются ли симптомы истерии следствием психических или же соматических причин, и если признаются первые, то действительно ли все они психически обусловлены. Этот вопрос, и многие другие, на которые вновь и вновь безуспешно пытаются ответить исследователи, не является адекватным. Действительное положение дел вообще не учитывается в качестве альтернативы. Насколько я могу видеть, любой истерический симптом нуждается во вкладе с обеих сторон. Он не может появиться без определенной соматической встречности, которая осуществляется каким-либо нормальным или болезненным процессом в (или на) одном из органов тела. Она появляется не чаще одного раза (а к характеру истерического принадлежит способность повторяться), если она не имеет какого-либо психического значения, если она не имеет смысла. Такой смысл истерический симптом не получает автоматически, он присуждается симптому, одновременно, сливаясь с ним, и в каждом случае он может быть другим в зависимости от подавленных мыслей, сражающихся за возможность выразиться. Конечно, целый ряд факторов стремится воздействовать на то, чтобы отношения между бессознательными мыслями и находящимися в их распоряжении в качестве средств проявления соматическими процессами формировались менее произвольно и приблизились к нескольким типичным связям. Важнейшими для терапии являются условия, задаваемые случайным психическим материалом. Симптомы устраняются тем, что исследуется их психическое значение. Если затем устраняется то, что проработано посредством психоанализа, то далее можно сделать всяческие, наверняка, соответствующие истине предположения о соматических, как правило, конституционально-органических, основах симптомов. И для припадков кашля, и для афонии у Доры мы не будем ограничиваться только их психоаналитическим толкованием, а укажем на находящийся за ними органический фактор, от которого исходила «соматическая встречность» для выражения тоски по временно отсутствующему любимому. В этом случае мы связываем симптом с бессознательным содержанием мыслей. Это еще и импонирует нам, так как этот симптом приготовлен умело и очень искусно. Но мы хорошо знаем, что в любом другом случае, в любом другом примере они могут производить такое же впечатление.

Теперь я хорошо подготовлен к тому, чтобы опровергнуть возражение, что якобы, фактически, мы добились немногого, если мы, таким образом, благодаря психоанализу, должны отныне искать отгадку проблемы истерии не в «особой лабильности нервных молекул» или в возможности гипноидного состояния, а в «соматической встречности».

Относительно такого мнения я хочу сказать, что посредством нашего подхода загадка истерии не только частично сдвигается назад, но и частично уменьшается. Теперь уже речь идет не обо всей загадке, но только о той ее части, в которой проявляется особый характер истерии в отличие от других психоневрозов. Психические процессы во всех психоневрозах остаются во многих местах одними и теми же. Речь же о «соматической встречности» может идти лишь тогда, когда для бессознательных психических процессов налицо существует выход в телесное. Где этого фактора нет в наличии, из существующего состояния выйдет нечто другое, чем какой-либо истерический симптом, но опять же нечто родственное, например, фобия или навязчивая идея, короче говоря, психический симптом.

Я возвращаюсь к упреку в «симуляции» болезни, который Дора адресовала своему отцу. Мы вскоре заметили, что этому упреку соответствовали не только самооценки относительно бывших ранее болезненных состояний, но и такие, которые относились к настоящему. В этом месте перед врачом обычно стоит задача разгадать и дополнить то, что в анализе было получено только в наметках. Я должен был обратить внимание пациентки на то, что ее нынешнее болезненное существование как раз в той же самой степени мотивировано и тенденциозно, что и понятное для нее состояние госпожи К. Нет никакого сомнения, что у нее есть определенная цель, которой она надеется достичь посредством своей болезни. И целью этой не может быть ничто другое, как стремление оторвать отца от госпожи К. Просьбами и уговорами ей этого бы не удалось достичь. Возможно, что она надеется на удачный исход, если повергнет отца в ужас (смотри прощальное письмо), вызовет его сострадание (из-за припадков бессилия), и даже если все это вообще не поможет, то, по меньшей мере, она отомстить ему. Она хорошо знает, как сильно он привязан к ней, и что каждый раз, когда он будет спрашивать о самочувствии своей дочери, в глазах у него будут стоять слезы. Я совершенно убежден, что она будет тотчас здоровой, если отец заявит ей, что он ради ее здоровья приносит в жертву госпожу К. Я надеюсь, что он не позволит побудить себя к этому, так как тогда она узнает, какое мощное средство она имеет в своих руках и, конечно же, не упустит случая, чтобы всякий раз в будущем умело использовать свое болезненное состояние. Если же отец не поддастся ей, то мне совершенно понятно, что она не так легко откажется от своего болезненного существования.

Я опускаю подробности, из которых хорошо видно, насколько абсолютно верным все, это было, и предпочитаю добавить несколько общих замечаний о роли мотивов болезни при истерии. Мотивы болезни необходимо понятийно четко отделять от возможностей болезни, от материала, из которого изготовляются симптомы. Мотивы эти никак не участвуют в образовании симптомов, их нет и в начале болезни они выступают лишь вторично, но только с их появлением болезнь окончательно сформирована. [Дополнение 1923 года: здесь не все верно. Гипотезу, что мотивы болезни не существовали в начале болезни и появились только вторично, невозможно сохранить. Так как уже на следующей странице будут упомянуты мотивы болезни, которые существовали еще до возникновения болезни и совиновны в ее появлении. Позднее я лучше разобрался в положении дел, введя различие между первичным и вторичным выигрышем от болезни. Мотиву болезни, конечно же, всякий раз присуще намерение выигрыша. Все, о чем будет далее говориться в этом разделе, соответствует вторичному выигрышу от болезни. Но и первичный выигрыш от болезни также присущ любому невротическому заболеванию. Заболевание сберегает вначале психические усилия, оказывается экономически наиболее удобным решением в случае психического конфликта (бегство в болезнь), но в большинстве случаев, позднее, несомненно, выявляется нецелесообразность такого выхода. Эту долю первичного выигрыша от болезни можно обозначить как внутреннюю, психологическую; она, так сказать, постоянна. Кроме этого, и внешние факторы, как приводимое в качестве примера положение угнетаемой своим мужем женщины, могут создать мотивы для заболевания и, таким образом, составит внешнюю долю первичного выигрыша от болезни.] Можно рассчитывать на их наличие в любом случае, являющемся действительным страданием и существующим долго. Вначале симптом является достаточно нежеланным гостем для психической жизни, все будет направлено против него, и поэтому он так легко исчезает сам по себе, как кажется, на первый взгляд, под влиянием времени. Вначале он не имеет никакого применения в психическом хозяйстве, но вторично он добивается такового очень часто. Какое-нибудь психическое движение находит для себя удобным использование этого симптома, а этим он приобретает значение вторичной функции и укореняется в душевной жизни. Тот, кто желает сделать больного здоровым, наталкивается тогда, к своему удивлению, на большое сопротивление. Конечно же, это наводит на мысль, что больной не настолько сильно и не настолько серьезно желает отказаться от страдания. [Один из писателей, который к тому же был и врачом, Артур Шнитцлер, очень верно показал это в своем «Парацельсе».] Представьте себе какого-либо рабочего, например, кровельщика, который, упав с крыши, стал калекой. Теперь он влачит на углах улиц жалкое существование, живя лишь одними подаяниями. А тут приходит какой-нибудь чудотворец и обещает ему сделать искалеченную ногу прямой и здоровой. Я полагаю, что нельзя не обратить внимания на выражение особого блаженства в его виде. Конечно, он почувствовал себя необычайно несчастным, после того, как тяжко пострадал. Он понял, что никогда больше не сможет работать и должен голодать или жить на подаяния. С тех пор то, что вначале сделало его нетрудоспособным, стало источником его доходов. Он живет за счет своей искалеченности. И если ее у него устранить, то, возможно, он станет абсолютно беспомощным, да к тому же он уже и позабыл свое ремесло, потерял квалификацию, привык к праздности, а возможно, и к пьянству.

Мотивы к «бегству в болезнь» часто начинают пробуждаться уже в детстве. Жадный на ласку ребенок, который не очень-то охотно разделяет любовь родителей со своими братьями и сестрами, вскоре замечает, что та достается ему вновь целиком, когда родители становятся по-настоящему озабочены его болезнью. У него в руках оказывается мощное средство вымаливания любви родителей. Он легко прибегает к нему, как только в его распоряжении находится подходящий психический материал для продуцирования недуга. Если такой ребенок превращается затем во взрослую женщину и в полной противоположности условиям своего детства выходит замуж за недостаточно внимательного мужчину, подавляющего ее волю, без всякой пощады использующего всю ее энергию и не уделяющего ей ни своей нежности, ни просто чего-то материального, то тогда ее единственным оружием в отстаивании жизни становится недуг. Болезнь создает для нее столь сильно ожидаемую пощаду, вынуждает мужа пойти на жертвы в деньгах и во внимании, которые он не предоставлял бы здоровой. Недуг же заставляет его осторожно обращаться с ней и после выздоровления, так как в противном случае налицо рецидив. На вид объективно нежелательное состояние болезни, когда должен вмешаться лечащий врач, дает возможность женщине безо всяких упреков совести целесообразно применять это средство, которое она нашла действенным еще в детские годы.

И все же такой недуг – создание намеренья! Как правило, все болезненные состояния предназначены для одной определенной особы, так что С ее удалением исчезает и сама болезнь. Грубейшее и банальнейшее мнение о болезни истериков, которое можно услышать от несведущих родственников и от ухаживающего персонала, в определенном смысле является верным. Это действительно так, что лежащие в постели парализованные больные тотчас бы вскочили, если бы в комнате вспыхнул пожар. А избалованная женщина забыла бы все свои страдания, если бы опасно для жизни был болен ребенок или какая-нибудь катастрофа угрожала судьбе дома. Все, так неодобрительно говорящие об этих больных, совершенно правы вплоть до одного пункта, где они упускают психологическое различие между сознательным и бессознательным, что еще позволительно ребенку, но взрослому уже нет. И потому все их заверения, что это полностью зависит только от воли, и все их попытки подбодрить или отрицать симптомы не могут ни в чем помочь больным. На самом же деле необходимо только попытаться окольными психоаналитическими путями убедить таких пациентов в существовании у них намерения болеть.

В необходимости бороться с мотивом болезни вообще лежит слабость любой терапии истериков, не исключая и психоаналитической. Судьбе здесь гораздо легче, она не считается ни с имеющейся конституцией, ни с наличным патогенным материалом больного. Судьба просто берет и устраняет мотив болезни, и больной на какое-то время, а возможно, даже надолго, освобождается от болезни. Насколько реже находили бы мы, врачи, чудесные излечения и спонтанные исчезновения симптомов при истерии, если бы получили доступ к утаиваемым от нас жизненным интересам больных! Здесь просто истек срок, там внимание полностью перенеслось на другое лицо, какая-либо ситуация фундаментальным образом изменилась посредством внешнего события и прежнее неутихающее страдание исчезло в один миг, по-видимому, спонтанно. В действительности же исчез его сильнейший мотив – использование страдания ради жизни.

Мотивы, которые поддерживают болезненное состояние, вероятно, можно встретить во всех явных случаях. Но имеются случаи и с чисто внутренними мотивами, как, например, самонаказание, то есть раскаяние и наказание. Разрешить терапевтическую задачу тут можно гораздо легче, чем это удалось бы в том случае, когда болезнь пытается добиться внешней цели. Этой целью для Доры, очевидно, являлась попытка уговорить отца отказаться от госпожи К.

Но казалось, что ни одно из его действий не вызывало такую горькую обиду, как его готовность считать сцену на озере просто продуктом ее фантазий. Она была вне себя лишь при одной мысли о том, что она могла здесь что-то выдумать. Долгое время я испытывал большое затруднение в поисках того самоупрека, который скрывался за бурным отклонением такого предположения. Каждый прав, предполагая за этим что-то скрываемое, так как любой несоответствующий упрек не может надолго оскорблять. С другой стороны, я пришел к выводу, что рассказ Доры, наверное, должен соответствовать истине. После того, как она разгадала намерения господина К., она не стала дожидаться всего того, что он намеревался сказать, сразу ударила его по лицу и убежала. Ее тогдашнее поведение могло показаться оставленному мужчине настолько же непонятным, как и нам. Ведь он на основании бесчисленных маленьких знаков давно уже должен был заключить, что может быть полностью уверен в симпатии со стороны девушки. Потом, в дискуссии о втором сновидении, мы встретим и решение этой загадки, и не найденный нами упрек, адресованный самой себе.

Так как вновь и вновь, с убийственной монотонностью возвращались обвинения в адрес отца и при этом еще продолжал сохраняться кашель, я должен был неизбежно прийти к мысли о том, что этот симптом может иметь какое-то значение, связанное с отцом. Требования, которые я привык выставлять для понимания симптома, без этого не могли быть выполнены. По одному из правил, которое я постоянно находил подтвержденным, мне лишь не хватало мужества заявить об этом публично, любой симптом означает представление (изображение) какой-нибудь фантазии сексуального содержания, то есть сексуальную ситуацию. Но лучше бы сказать, что, по меньшей мере, хотя бы одно из значений симптома соответствует сексуальной фантазии, в то время как для других значений такое ограничение в содержании не существует. То, что симптом имеет более одного значения, служа, одновременно, для изображения нескольких ходов мысли, в действительности познается очень быстро, если начинаешь входить в психоаналитическую работу. Я бы хотел еще добавить, что по моей оценке одного бессознательного хода мысли или одной фантазии вряд ли когда-нибудь будет достаточно, чтобы образовался симптом.

Такая возможность наделения ее нервного кашля толкованием посредством фантазируемой сексуальной ситуации появилась очень скоро. Однажды она опять подчеркнула, что госпожа К. любит папу только потому, что он зажиточный мужчина. Я заметил, на основании определенных побочных признаков в этой повторяющейся сцене обвинения госпожи К., которые я здесь, как и большинство того, что касается лишь техники в аналитической работе, оставляю в стороне, я нашел, что за всем этим скрывается совершенно противоположная мысль. Отец – неимущий мужчина. Такое может подразумеваться только сексуально, то есть отец, как мужчина, неимущий импотент. После того, как она действительно подтвердила это толкование, я упрекнул ее в том, что этим она попадает в большое противоречие. С одной стороны, она уверена, что отношения отца с госпожой К. являются обычной любовной связью, а с другой стороны, утверждает, что отец – импотент и, таким образом, неспособен использовать такую связь. Ее ответ показал, что она совсем не нуждается в признании этого противоречия. Ей хорошо известно, сказала она, что существует гораздо более одного способа сексуального удовлетворения. Источник таких познаний был, конечно же, ей опять неизвестен. Когда далее я спросил, не подразумевает ли она использование для полового акта иных органов, чем гениталии, она подтвердила это. Тогда я смог продолжить: она думает как раз о тех частях тела, которые находятся у нее самой в возбужденном состоянии (шея, полость рта). Поскольку она не желала знать вообще что-нибудь из своих тайных мыслей, то они и не могли стать для нее полностью ясными, так как, прежде всего, нужно было сохранить сам симптом. Нужно добавить, что посредством своего серийно проявляющегося кашля, начинавшегося как обычно с першения в горле, она изображала ситуацию сексуального удовлетворения per os [5] между двумя людьми, любовная связь которых ее неизменно занимала.

То, что в ближайшее время после этого молчаливо принятого объяснения сам кашель бесследно исчез, естественно, очень хорошо согласуется с этой интерпретацией. Но мы бы не хотели придавать такому изменению слишком большое значение, так оно, конечно же, очень часто наступает и спонтанно.

Так как эта частица истины у врача-читателя кроме безверья, которое, конечно же, в его полной власти, может вызвать еще и неприятное, странное чувство и ужас, то я вынужден более подробно рассмотреть в этом месте обе эти реакции. Неприятное ощущение, как я думаю, вызывается от моей рискованной затеи говорить о таких щекотливых и таких отвратительных вещах с молодой девушкой – или вообще с женщиной в детородном возрасте. Ужас вероятно вызывается предположением, что девственная девушка могла бы знать о такого рода практике и заниматься ею в своих фантазиях. В обоих пунктах мне бы посоветовали сдержанность и благоразумие. Но ни там, ни тут нет никакой причины для возмущения. С девушками и женщинами можно говорить о любых сексуальных вещах без всякого вреда для них и, не навлекая на себя подозрение. Конечно, если при этом, во-первых, выбрать правильный способ, как это делать, и, во-вторых, если у них можно пробудить сознание того, что это является неизбежным. Вот именно в таких условиях и позволяется, конечно же, гинекологу, подвергать женщин всевозможным обнажениям. Лучший способ говорить о таких вещах – прямой и сухой. Одновременно, он наиболее далеко удален от похотливости, с которой эта тематика чаще всего и обсуждается в «обществе» и к которой как девушки, так и женщины очень быстро привыкают. Я называю все органы и процессы их настоящими именами и их же сообщаю даже там, где эти названия кажутся неизвестными. «I^appelle un chat un chat» [6] . Я часто слышал от медиков и не медиков, что они шокированны какой-либо терапией, связанной с такими обсуждениями, которые, казалось, завидовали мне или пациентам из-за соблазна, возникающего при этом, по их мнению. Но я все же хорошо знаю добропорядочность этих господ, чтобы раздражаться из-за них. Я попытаюсь обойти искушение написать на эту тему какую-нибудь сатиру. Только одно я хочу еще упомянуть. Я часто с большим удовлетворением слышу от какой-либо пациентки, которой открытость в сексуальных вещах давалась нелегко вначале, следующее несколько позднее восклицание: «Нет, Ваше лечение все же намного пристойнее, чем разговоры господина X!»

«В неизбежности соприкосновения с сексуальной тематикой необходимо быть убежденным еще до того, как предпринимаешь лечение истерии, или, во всяком случае, нужно быть готовым позволить себе убедиться в этом на самом опыте. Поэтому говоришь себе: pour faire une omelette il faut casser des oeufs [7] . Самих же пациентов убедить легко, возможностей для этого во время лечения предоставляется слишком много. Не нужно только при этом упрекать себя, что приходится с ними обсуждать явления нормальной и патологической сексуальной жизни. Если хотя бы в малейшей степени соблюдать осторожность, то остается лишь переводить им в сознание то, о чем они уже знают в своем бессознательном. Все воздействие курса лечения основано, конечно же, на понимании того, что аффективное воздействие бессознательной идеи сильнее, а в результате того, что оно неукротимо вреднее, чем воздействие осознанной. Нет никакой опасности в том, что можно развратить неопытную девушку. Там, где в бессознательном отсутствует вообще знание о сексуальных процессах, там и истерический симптом не может появиться. Там, где находишь истерию, уже больше не может быть и речи о «невинности в мыслях», невинности, о которой утверждают родители и воспитатели. Наблюдая 10-, 12– и 14-летних детей, мальчиков и девочек, я убедился в чрезвычайной верности этого высказывания.

Что же касается второй эмоциональной реакции, которая теперь направлена не против меня, как я по справедливости считаю, а против пациентов, то я хотел бы подчеркнуть, что находить ужасным перверзный характер их фантазий, – такая страстность в осуждениях врачу не присуща. Я нахожу, среди всего прочего, излишним и то, что врач, который пишет об извращениях сексуальных влечений, использует любую возможность, чтобы включить в сам текст проявление своего личного отвращения к таким дик им вещам. Здесь перед нами находится один из фактов, к которому мы должны постараться привыкнуть по мере подавления нашей личной ориентации вкусов. О том, что мы называем сексуальными перверсиями, выходом за пределы сексуальных функций в области тела и в сексуальных объектах, нужно говорить безо всякого возмущения. Уже существующая неопределенность границ для так называемой нормальной сексуальной жизни у различных рас и в различные временные эпохи должна была бы охладить пылких ревнителей нравственности. Мы же не должны забывать, что дичайшая для нас среди всех перверзий, телесная любовь мужчины к мужчине, у одного из так сильно превосходящего нас по культуре народа, у греков, не только и не просто допускалась, а и снабжалась еще важными социальными функциями. Каждый из нас в своей собственной сексуальной жизни перешагивает хотя бы на какую-то малость то здесь, то там границы, возведенные для нормальных людей. Перверсии не являются ни зверством, ни вырождением в патетическом смысле слова. Это развитие зародышей, которые все вместе содержатся в недифференцированной сексуальной ориентации ребенка. Их подавление или обращение на более высокие, несексуальные цели – сублимация – способствовало предоставлению энергии большому числу наших культурных достижений. Так что, если кто-то явно и грубо стал перверсным, то здесь правильнее будет сказать, что он остался (на старом месте), что он представляет собой задержку развития. Психоневротики, все вместе, являются лицами с прочно сформировавшимися, но в течение развития вытесненными и ставшими бессознательными, перверсными склонностями. Их бессознательные фантазии показывают поэтому то же самое содержание, что и реально проявляющиеся действия перверсных людей, даже если они и не читали «Сексуальную психопатию» фон Краффт-Эбинга, которой наивные люди приписывают так много совиновности в возникновении перверсных склонностей. Психоневрозы являются, так сказать, негативом перверсий. Сексуальная конституция, в которой содержится проявление наследственности, воздействует на невротиков совместно со случайными событиями жизни и нарушает развитие нормальной сексуальности. Воды, потоки которых встречают какое-либо препятствие на своем пути, наводняют вновь уже оставленное ложе. Энергия влечения для формирования истерических симптомов предоставляется не только вытесненной нормальной сексуальностью, но и бессознательными перверсными побуждениями. [Эти предположения о сексуальных перверсиях находятся в превосходной, выпущенной несколько лет назад книге И.Блоха «Проблема этиологии сексуальной психопатии» (1902 и 1903 г.) См. и мои появившиеся в этом году (1905) «Три очерка по сексуальной теории»]

Большее распространение среди нашего населения имеют «сексуальные нормы», несколько менее отталкивающие среди так называемых сексуальных перверсий, что знает каждый, за исключением авторов-врачей. А возможно, и такой автор все это знает. Он лишь старается забыть это в тот момент, когда берет в руки перо и пишет об этом. Таким образом, ничего удивительного нет в том, что наша в скором времени девятнадцатилетняя истеричка, услышав о существовании такого сексуального контакта (сосание члена), создает себе такую бессознательную фантазию и изображает ее посредством ощущения першения в горле и кашля. Было бы неудивительным даже и то, если бы она безо всякого внешнего просвещения пришла к таким фантазиям, как я установил, такое совершенно возможно у других пациенток. Соматическое предварительное условие для создания этой фантазии, которая совпадает затем с действием перверсного человека, было задано Доре посредством заслуживающего внимание факта. Она очень легко вспомнила, что в детские годы очень долго сосала, была «сосунком». Отец тоже вспомнил, что он специально отучал ее от этого, так как она продолжала это делать до четвертого или пятого года жизни. Сама Дора ясно вспомнила следующую картину из ее младенческих лет. Она сидела в углу на полу, сосала свой левый большой палец, в то же время, теребя при этом своей правой рукой мочку уха, спокойно сидящего рядом брата. Это полноценный способ самоудовлетворения посредством сосания, о котором мне сообщали и другие пациенты, позднее потерявшие чувствительность и ставшие истериками. От одной из этих пациенток я получил некоторые сведения, проливающие яркий свет на происхождение этой особой привычки. Молодая женщина, которая так и не смогла отвыкнуть от привычки сосать, увидела себя в одном из детских воспоминаний, по-видимому, в первой половине второго года жизни, сосущей грудь кормилицы и одновременно при этом ритмически тянущей мочку уха кормилицы. Я думаю, что никто не захочет оспаривать, что слизистую оболочку губ и рта нужно считать первичной эрогенной зоной, так как часть этого значения она сохраняет еще и для поцелуя, который считается нормальным проявлением сексуальности. Преждевременная активная деятельность этой эрогенной зоны является, таким образом, условием для последующей соматической встречности со стороны начинающегося губами пищеварительного тракта со слизистой оболочкой. Если в то время, когда настоящий сексуальный объект, мужской член, уже стал известен, имеются налицо условия, которые заново повышают возбуждение оставшейся сохранной эрогенной зоны рта, то не нужно никаких больших затрат творческой энергии для того, чтобы в ситуации удовлетворения вместо первоначального соска груди и замещающего его пальца вообразить актуальный сексуальный объект, пенис. Таким образом, эта в высшей степени непристойная перверсная фантазия сосания пениса имеет безвиннейшее происхождение. Это переработка, называемого доисторическим, впечатления от сосания груди матери или кормилицы, которое обычно вновь оживляется при общении с сосущими детьми. Чаще всего большую службу при этом оказывает и вымя коровы как хорошо опосредованное переходное представление между соском груди и пенисом.

Обсуждаемое сейчас значение симптома горла для Доры может дать повод еще и для другого замечания. Можно спросить, как эта фантазируемая Сексуальная ситуация уживается с другим объяснением, что появление и исчезновение болезненных проявлений откликается на присутствие и отсутствие любимого мужчины. То есть, с учетом поведения женщины выражает следующие мысли: если бы я была его жена, я бы любила его совершенно по-другому, болела (из-за тоски, например), когда он уезжает и была бы здоровой (от наивысшего счастья), когда он опять дома. На это я, исходя из моего опыта в устранении истерических симптомов, должен ответить: нет необходимости, чтобы различные значения какого-либо симптома уживались друг с другом, то есть взаимодополнялись к единому целому. Достаточно и того, что такая взаимосвязь уже задана темой, которая всем различным фантазиям дает единое происхождение. В нашем же случае такая уживаемость, впрочем, не исключается. Одно значение больше привязано к кашлю, другое к афонии и к течению процесса. Более тонкий анализ позволил бы, вероятно, познать идущее намного далее одушевление деталей болезни. Мы уже узнали, что один симптом практически постоянно одновременно соответствует нескольким значениям. Теперь мы еще добавим, что могут проявиться и несколько следующих друг за другом, значений. Одно из своих значений или даже главное значение симптом может изменить в течение ряда лет, или же ведущая роль может от одного значения перейти к другому. Можно бы было назвать консервативной чертой в характере невроза то, что однажды сформировавшийся симптом по возможности сохраняется, даже если бессознательная мысль, которая в нем проявилась, уже лишилась своей значимости. Конечно же, эту тенденцию к сохранению симптома легко объяснить и чисто механически. Формирование одного из таких симптомов является настолько трудным, перенос чисто психического возбуждения в телесное, то что я назвал конверсией, связан со столь большим числом благоприятствующих обстоятельств, соматическую встречность, в которой нуждаются для конверсии, настолько трудно получить, что стремление к разрядке возбуждения, накопившегося в бессознательном, ведет к тому, чтобы по возможности удовлетвориться уже имеющимся путем разрядки. Намного более легким, чем создание новой конверсии, по-видимому, является образование ассоциативных отношений между какой-либо новой, нуждающейся в разрядке бессознательной мыслью, и старой, которая уже потеряла свою актуальность. На проложенном таким способом пути возбуждение из нового источника стремится к прежним местам разрядки, а симптом подобен, как говорится в Евангелии, старому бурдюку, наполненному молодым вином. Если и кажется после такого объяснения соматическая составляющая истерического симптома более постоянной, труднее замещаемой, а психическая доля изменчивым, более легко замещаемым элементом, то в таких отношениях все же нельзя провести ранжирование обоих. Но в любом случае для психической терапии более значимой является психическая составляющая.

Обращая внимание на непрерывное повторение одних и тех же мыслей об отношении ее отца к госпоже К., анализ Доры дает возможность еще и для другой важной разработки.

Такой повторяющийся ход мыслей можно назвать сверхсильным, а лучше усиленным, сверхценным в смысле Wernicke. Несмотря на свое с виду корректное содержание он оказывается болезненным из-за одного своего свойства, из-за которого он несмотря на все сознательные и волевые усилия не может быть больным произвольно ни разрушен, ни побежден. С нормальным, далее очень интенсивным ходом мыслей в конце концов можно справиться. Дора совершенно правильно чувствовала, что ее мысли о папе вызывали особую оценку. «Я. не могу ни о чем другом думать, – жаловалась она опять и опять, – мой брат справедливо говорит мне, что мы, дети, не имеем права критиковать эти действия папы. Мы не должны этим интересоваться, а возможно даже должны просто радоваться, что он нашел женщину, к которой у него может лежать сердце, так как мама очень мало его понимает. Я вижу это и хотела бы тоже думать так, как мой брат, но я не могу. Я не могу простить отца за происходящее». [Такая сверхценная мысль наряду с мрачным настроением часто является единственным симптомом одного из тяжелейших болезненных состояний, называемых обычно «меланхолией», но она так же излечивается посредством психоанализа, как и истерия.]

Что же теперь делать с такой сверхценной мыслью, после того, как выслушали ее сознательное обоснование и узнали о безуспешной борьбе с нею? Надо сказать себе, что эта сверхстойкая мысль обязана своим усилением бессознательному. Она неустранима в мыслительной работе, или потому что сама своими корнями простирается вплоть до бессознательного вытесненного материала, или потому что за нею скрывается другая бессознательная мысль. Последняя оказывается тогда чаще всего ее прямой противоположностью. Противоположности всегда тесно связаны друг с другом и часто так спарены, что одна мысль чрезмерно сознательна, а ее контрастирующая партнерша вытеснена и бессознательна. Такое отношение является результатом процесса вытеснения. Именно вытеснение часто осуществляется таким образом, что противоположность слишком сильно вытесненных мыслей чрезмерно усиливается. Я называю это реактивным усилением, а мысль, которая чрезмерно утверждается в сознании и показывает себя наподобие предрассудков неразрушимой, реактивной мыслью. Вытесненная и реактивная мысли относятся тогда друг к другу приблизительно как две противоположные магнитные стрелки из одной астатической пары стрелок. С определенным избытком интенсивности реактивная мысль удерживает осуждаемую в вытеснении. Но из-за этого она сама уменьшается и становится невосприимчивой к осознанной мыслительной работе. Осознание вытесненной противоположности является тогда тем путем, на котором сверхсильные мысли могут быть лишены их усиления.

Нельзя из своих ожиданий исключить и случай, когда налицо не одно из двух обоснований сверхценности, а их конкуренция. Могут появиться еще и другие усложнения, которые все же легко потом добавить.

Мы проверим это на примере, который предлагает нам Дора. Прежде всего, первое положение, что корень ее навязчивых тревог из-за отношений отца к госпоже К. ей самой неизвестен, так как он находится в бессознательном. Совершенно не трудно найти этот корень на основе отношений и проявлений. Ее поведение, очевидно, заходит гораздо дальше сферы дочерней участи, она чувствовала и действовала намного чаще как ревнивая женщина, что могло бы быть понятным, будучи обнаруженным у ее матери. В ее требованиях: «Она или я», в сценах, которые она разыгрывала, и угрозах самоубийства, которые она явно позволяла обнаружить, было очевидно, что она ставила себя на место матери. Если мы правильно разгадали лежащую в основе ее кашля фантазию сексуальной ситуации, то она в ней становилась на место госпожи К. Таким образом, она идентифицировалась с обеими женщинами, любимыми отцом сейчас и прежде. И напрашивается вывод, что ее склонность к отцу была выражена в большей степени, чем она знала или охотно бы признала, что она была влюблена в отца.

Такие бессознательные, обнаруживаемые лишь в результате их патологических последствий отношения любви между отцом и дочерью, матерью и сыном я научился понимать как обновление ядра инфантильных чувств. В другом месте [В «Толковании сновидений» и в третьем из «Очерков в сексуальной теории»] я уже доказал, насколько рано становится действенным сексуальное притяжение между родителями и детьми, и показал, что Эдиповский сюжет, скорее всего, надо рассматривать как поэтическую обработку типичного в этих отношениях. Такое раннее предпочтение (дочерью отца, сыном матери), вероятно, у большинства людей оставляет явные следы, а у детей, конституционально предрасположенных к неврозу, не по возрасту развитых и жадных на ласку, должно уже с самого начала быть особенно интенсивным. Затем сказываются и определенные, здесь не обсуждаемые, влияния, которые эти рудиментарные любовные побуждения фиксируют или настолько усиливают, что уже в детские годы или в пубертатный период из них образуется что-то, что можно приравнять к сексуальной склонности и что притязает на либидо. [Решающим моментом для этого является, по-видимому, преждевременное появление подлинных генитальных ощущений, будь они спонтанными или вызванными посредством соблазнения и мастурбации (См. ниже.)] Внешние условия нашей пациентки вовсе не являлись неблагоприятными. Ее задатки всегда притягивали ее к отцу, а многочисленные его болезни должны были усилить ее нежность к нему. При некоторых заболеваниях не кто иной, как именно она была допускаема к мелким обязанностям по уходу за больным. Гордый за ее рано развитый интеллект отец еще ребенком сделал ее своим доверенным лицом. Появлением госпожи К. в действительности была вытеснена не мать, а она, причем, сразу из нескольких положений.

Когда я сообщил Доре, что должен полагать, что ее склонность к отцу уже очень рано приняла характер подлинной влюбленности, она хотя и дала свой обычный уклончивый ответ: «Я не могу этого припомнить», – однако тотчас сообщила нечто аналогичное о своей семилетней кузине (с материнской стороны), в которой она часто видела как бы отражение своего собственного детства. Однажды малышка была свидетельницей раздраженного спора между родителями и прошептала на ухо Доре, навестившей их вскоре после этого: «Ты не можешь себе представить, насколько я ненавижу эту личность (намекая на мать)! И если она умрет, то я сразу женюсь на папе». Я привык, в таких ассоциациях, которые в чем-то согласуются с содержанием моего утверждения, видеть подтверждение со стороны бессознательного. Другого «да» невозможно услышать от бессознательного; а бессознательного «нет» вообще не существует.

[Дополнение 1923 года. Другая, очень примечательная и вообще допускаемая форма подтверждения со стороны бессознательного, которую я тогда еще не знал, проявляется возгласом пациента: «Об этом я не думал» или «я этого не подразумевал». Эти выражения можно просто перевести как: «Да, это было для меня бессознательным».]

Эта влюбленность в отца не проявлялась годами. Более того, с той самой женщиной, которая оттеснила ее от отца, она долгое время сердечнейшим образом была заодно и даже способствовала ее связи с отцом, как мы знаем по ее самоупрекам. Таким образом, эта любовь была заново оживлена, и если это действительно так, мы можем спросить, для какой же цели. Очевидно, в качестве реактивного симптома, чтобы подавить что-то другое, что, следовательно, еще было властным в бессознательном. Как подсказывала сама ситуация, я должен был думать в первую очередь о том, что таким подавленным другим, являлась любовь к господину К. Я должен был предположить, что ее влюбленность еще продолжалась, хотя после сцены на озере – по неизвестным мотивам – любовь эта вызывала мощное сопротивление, и девушка извлекла из прошлого и усилила прежнюю склонность к отцу, чтобы уж больше ничего не замечать в своем сознании от ставшей для нее мучительной любви ее первых девичьих лет. Затем я достиг понимания конфликта, достаточного, чтобы пошатнуть душевную жизнь девушки. Вероятнее всего, она, с одной стороны, была полна раскаяния из-за того, что отказала предложению мужчины, полна страсти к нему и маленьким проявлениям его нежности; с другой стороны, мощные мотивы, среди которых легко было разгадать ее гордость, противились этим нежным и страстным побуждениям. В конце концов она пришла к тому, чтобы убедить себя, что с господином К. уже все покончено, – таков был выигрыш от этого типичного процесса вытеснения. И все же для защиты от постоянно пробивающейся к сознанию влюбленности она должна была дополнительно вызывать и утрировать инфантильную склонность к отцу. То, что потом она почти непрерывно находилась в состоянии ревнивой озлобленности, нуждается, вероятно, в объяснении еще и другими мотивами (которые мы действительно встретим позднее).

Все это ни в коем случае не противоречит моему ожиданию, что изложением этого я бы вызвал у Доры решительное возражение. «Нет», которое слышишь от пациента, после того как его вниманию предлагаешь вытесненные им ранее мысли, оно констатирует лишь это вытеснение, а его решительность в этом, одновременно, измеряет его силу. Если только такое «нет» не принимается в качестве проявления беспристрастного мнения, на которое больной действительно не способен, а внимание обращено и на что-то другое, и сама работа продолжается, то вскоре появляются первые доказательства того, что «нет» в таком случае означает желаемое «да». Она согласилась, что не может быть злой на господина К. в той степени, которую он заслуживает. Она рассказала, как однажды она встретила на улице господина К. В то время она была в сопровождении кузины, не знавшей его. Неожиданно кузина вскрикнула: «Дора, что случилось с тобой? Ты же побледнела как смерть!» Она ничего не почувствовала в этот момент, но, наверняка, слышала от меня, что игра мимики и проявление чувств скорее послушны бессознательному, чем сознанию, и что бессознательное часто выдается мимикой и чувствами. [Ср.: «Я могу показаться Вам спокойным (видите спокойно идущим)».] В другой раз после нескольких дней постоянно веселого настроения, она пришла ко мне в сквернейшем настроении, которое ничем не могла объяснить. Ей сегодня так противно, объявила она. Сегодня день рождения дяди, а она не может себя заставить поздравить его; она не знает, почему. Мое искусство толкования было притуплено в этот день. Я попросил ее говорить дальше и неожиданно она вспомнила, что сегодня же день рождения и господина К., что я не упустил использовать против нее. Далее нетрудно было объяснить и то, почему богатые подарки на ее собственный день рождения за несколько дней до этого не принесли ей никакой радости. Там отсутствовал один подарок, подарок господина К., который ранее для нее, очевидно, был самым ценным.

Между тем, долгое время она решительно возражала против моего утверждения, вплоть до того момента, пока в конце анализа не было получено доказательство его верности.

Теперь я должен перейти к еще одному осложнению, которому я, конечно же, не предоставил бы места, если бы я задумывал, будучи писателем подобное душевное состояние для одной из новелл, вместо того, чтобы расчленять его как врач. Этот элемент, на который я сейчас укажу, может только замутнить и стереть прекрасный, достойный поэтического пера конфликт, который мы можем предположить у Доры. Он справедливо становится жертвой цензуры писателя, который, конечно же, упрощает и абстрагирует там, где он, писатель, выступает как психолог. В действительности же, как я стараюсь это здесь преподнести, усложнение мотивов, накопление и соединение душевных побуждений, короче говоря, сверхдетерминация является правилом. За сверхценным ходом мыслей, который занимается связью отца с госпожой К.» скрывается также и ревность, чьим объектом была эта женщина – то есть побуждение, которое может основываться только на склонности к представителям своего пола. Уже давно известно и с разных сторон подчеркивалось, что у мальчиков и девочек в пубертатные годы даже в норме легко наблюдать явные признаки существования однополых склонностей. Мечтательная дружба с одной из школьных подруг с клятвами, поцелуями, обещаниями вечной переписки и со всей той чувствительностью, которая присуща ревности, является обычной предшественницей первой более интенсивной влюбленности в мужчину. А в особых благоприятствующих обстоятельствах гомосексуальные стремления часто даже полностью побеждают. Там, где не наступает счастья в любви к мужчине, такое стремление либидо часто пробуждается вновь и в более позднем возрасте и усиливается до той или иной степени. Если так много можно безо всякого труда обнаружить у здоровых, то мы можем ожидать, опираясь на недавнее замечание о более сильной сформированности у невротиков обычного зародыша перверсий, найти в невротической конституции и более сильно выраженную гомосексуальную предрасположенность. Наверное, так и должно быть. Так, ни в одном психоанализе мужчины или женщины я еще не обошелся без того, чтобы не учитывать такую действительно значительную гомосексуальную направленность. Там, где у истерических женщин и девушек предназначенное для мужчин сексуальное либидо познает энергичное подавление, там всегда найдется либидо, предназначенное женщине, усиленное посредством замещения и даже частично осознанное.

Я не буду обсуждать здесь дальше эту важную и, особенно для понимания истерии мужчин, неизбежную тему, так как анализ Доры завершился еще до того, как смог бы пролить свет и на эти отношения. Но я вспоминаю ту гувернантку, которой вначале она полностью доверяла сокровенные мысли, пока не заметила, что ее ценят и хорошо обращаются не из-за ее собственных достоинств, а из-за отца. Тогда она принудила гувернантку оставить дом. Она также поразительно часто и с особым удовольствием останавливалась на рассказе о другом отчуждении, которое ей самой казалось загадонным. Со своей второй кузиной, той самой, что позднее стала невестой, она чувствовала себя всегда особенно хорошо понятой и разделяла с ней всяческие тайны. Когда отец впервые после внезапно прерванной поездки на озеро опять решил поехать в Б. и, естественно, Дора отказалась его сопровождать, эта кузина напросилась на путешествие с отцом. С тех пор Дора почувствовала охлаждение к ней. И Дора даже сама поражалась, насколько безразличной она ей стала, хотя, конечно же, она призналась, что не могла бы ее в чем-то сильно упрекнуть. Такие щепетильности побудили меня спросить о том, какими были ее отношения с госпожой К. до размолвки. Тогда я узнал, что молодая женщина и только начинающая взрослеть девушка годами жили в величайшей доверительности. Когда Дора проживала у К., она разделяла спальню с этой женщиной. Муж просто выдворялся. Она была поверенной и консультантом жены во всех трудностях ее брачной жизни. Не было ничего такого, о чем бы они не говорили. Медея была совершенно довольна тем, что Креуса [8] взяла обоих детей к себе. Она, конечно же, не делала ничего такого, что могло бы помешать общению отца этих детей с девушкой. То, как у Доры могла появиться любовь к мужчине, о котором ее любимая подруга должна была сказать очень много плохого, является интересной психологической проблемой. Наверное, ее можно разрешить при учете того, что в бессознательном все мысли живут в особенной близости друг с другом, даже резкие противоположности переносятся без всякого трения, что, конечно, довольно часто в том же самом виде проявляется и в сознании.

Когда Дора рассказывала о госпоже К., то она хвалила ее «восхитительно белое тело» таким тоном, что он скорее соответствовал речи любовницы, чем поверженной соперницы. Скорее грустно, чем горько она сообщила мне в другой раз, что убеждена, что подарки, которые ей приносил папа, куплены госпожой К. Та хорошо знает ее вкус. В одно из посещений она особо подчеркнула, что, очевидно, при посредничестве г-жи К. ей были подарены драгоценные украшения, совершенно похожие на те, которые она видела у госпожи К., и была тогда в большом восторге от них. Конечно, я вообще должен сказать, что ни разу не слышал от нее какого-нибудь резкого или озлобленного слова об этой женщине, в которой она с точки зрения ее сверхценных мыслей должна бы все же видеть виновницу своего несчастья. Она вела себя непоследовательно, но кажущаяся непоследовательность как раз и была проявлением противоречивой направленности чувств. Так как же должна была вести себя по отношению к сопернице мечтательно любящая подруга? После того как Дора возвела на господина К. обвинение, и отец письменно потребовал его к ответу, тот ответил вначале с заверениями своего глубокого уважения и выпросил позволения приехать в фабричный городок, чтобы прояснить все недоразумения. Несколькими неделями позднее, когда отец заговорил с ним в Б., уже речи не могло быть о глубоком уважении. Он унизил девушку и разыграл свою козырную карту. Девушка, которая читает такие книги и интересуется такими вещами вообще не имеет никакого права притязать на внимание мужчины. Таким образом, госпожа К. предала и оклеветала ее, ведь только с нею беседовала девушка о Мантегацца и других каверзных темах. Это опять был такой же случай, как и с гувернанткой. И госпожа К. любила ее не из-за ее собственной личности, а из-за отца. Госпожа К. не задумываясь пожертвовала ею, лишь бы не нарушилась ее связь с отцом. Возможно, что эта обида задела ее особенно сильно, действовала более патогенно, чем другая, скрываемая ею, относящаяся к тому, что отец пожертвовал ею. Не указывает ли столь упрямо удерживаемая амнезия относительно источников ее каверзных познаний прямо на эмоциональную значимость обвинения и потому на предательство со стороны подруги?

Итак, я верю, что иду не заблуждаясь, когда принимаю за истину то, что сверхценный ход мыслей Доры, который занимался отношением отца с госпожой К., был предопределен не только для подавления однажды ставшей осознанной любви к господину К., но и в более глубоком смысле для того, чтобы скрыть бессознательную любовь к госпоже К. К последнему направлению чувств этот ход мыслей стоял даже в обратной зависимости. Она беспрестанно проговаривала про себя, что отец пожертвовал ею ради этой женщины, шумно демонстрировала, что она завидует ей из-за обладания папой, и таким образом скрывала противоположные чувства, что она могла бы завидовать папе из-за любви этой женщины, а любимой женщине не могла простить разочарования из-за ее предательства. Ревнивое чувство по отношению к женщине было сцеплено в ее бессознательном с ревностью, адресованной мужчине. Такую мужскую, или лучше сказать, гинекофилическую направленность чувств необходимо рассматривать как типическую для бессознательной любовной жизни истерических девушек.

1.8.2015 12:31
Психоаналитическая диагностика
В нашей библиотеке размещена книга: "Психоаналитическая диагностика - Понимание структуры личности в клиническом процессе". Эта книга замечательна во многих отношениях. Написанная блестящим профессионалом высочайшего уровня, она уже вошла в золотой фонд аналитической классики и стала бестселлером в тех странах, где была издана.

19.7.2015 11:55
Родителям о детях
На сайте размещена новая авторская статья «Родителям о детях». Данная статья рекомендуется для ознакомления всем родителям без исключения вне зависимости от возраста Вашего ребенка.

12.7.2015 21:31
Толковый словарь по аналитической психологии
На сайте размещен толковый словарь по аналитической психологии, который позволит интересующимся ориентироваться в специфических терминах аналитической психологии.

Все новости